Бренность бытия

В этом сюжете основная линия былинного рассказа отчасти прерывается и приоткрывает особое глубинное осмысление всего творчество Хаима. В центре художественной композиции уже нет группового портрета из сутинских персонажей.  На панно изображена несчастная девушка в помятом фартуке из картины Сутина «Горничная» (1930 г), ей предстоит разделка «Бычьей туши» (1924 г). Подготовленные ножи и топор подсказывает о предстоящем тяжелом труде и создают определенный эмоциональный акцент на происходящем. Предстоит совсем не женское дело. Центр представления – висящая туша убитого животного, с которой все еще стекает и капает тягучая кровь, образовывая очередную красную лужу на полу, как символ жизни и смерти и тонкой чертой между ними.

В отличии от всех предыдущих и последующих сюжетов в данной работе нет подсказок, указывающих на место события. Это свидетельствует о возможном вездесущем характере происходящего – как в Смиловичах, так и в Париже. 

Композиция органично вписывается в сюжетную линию былинного рассказа. «Сутинская одержимость» в написании его парижских работ – освежеванные бычьи туши – находит свои корни в его детстве в Смиловичах. Развернувшаяся в оммаже сцена навеяна в тяжелыми подростковыми воспоминаниями Хаима, страданиях ребенка из многодетной бедной еврейской семьи. Маленький Хаим помнил, как отец, для имитации очередного погрома, убивал курицу и ее кровью смазывал пол и стены, разбрасывал перья, таким образом стараясь показать, что их еврейская семья уже понесла наказание и защитить своих детей от людского насилия.

В памяти мальчика навсегда осталась обида на жестоко избившего его сына местного раввина. Будущий мэтр, попытавшийся изобразить портрет мясника, был не понят и жестоко им избит.

Такие жизненные испытания наложили определенную специфику на всю живопись Хаима и в особенности на портретную, в которой вездесущими становятся изображения травмированной, изуродованной, отталкивающей плоти. Все, что с эстетической точки зрения, только одним своим внешним видом определяется как безобразное и вызывает в обыденном сознании неприятие и отторжение, у Хаима становится предметом целеустремленного художественного переосмысления и воплощения.  В этом мастерство Сутина уникально. Он – один из мэтров мировой живописи – выбрал безобразное как отрицательное осмысление общечеловеческой значимости предмета, сделал его самодостаточным и отдельным для художественного изображения, как никто до этого не делал. И случилось невероятное: «На что смотреть неприятно, изображения того мы рассматриваем с удовольствием, как, например, изображения отвратительных животных и трупов» (Аристотель. Поэтика. 4,1449а). Квинтэссенцией, вершиной художественного переосмысления безобразного становятся освежеванные туши животных.